У туфлей оторвались кожаные тесемочки для завязывания (чтобы не сваливались). Приношу сапожнику, вот, говорю, порвалось. Пришивала уже сама, говорю, снова порвалось. - Правильно, говорит сапожник, и я пришью, и у меня оторвется! - А что же делать? - спрашиваю. Сапожник жмет плечами. - А! Купить текстильные тесемочки! - сама себе отвечаю. - Ну купите текстильные, приносите, я пришью, - снисходит сапожник. (Ну уж нет, думаю, сама пришью.) - А вот, говорю, еще подошва отходит. - Правильно, плохо приклеена, вот и отходит! - Так что, сделать ничего нельзя? - А что я сделаю? Тут и зацепиться не за что.
Я его обожаю! Он сэкономил мне кучу денег. Уж если после долгих ворчаний и берется что-то сделать, просит такую смешную цену, что даже неловко. За трековый ботинок взял десятку.
Атласная ленточка, купленная в ближайшем магазине, долго служила игрушкой для кошки. После условного тепла снова наступила зима, и туфли оказались не нужны. Только что пришила три кусочка ленточки, остался четвертый. Вспомнила, как зимней ночью мама, вооружившись суровой ниткой, обмылком и цыганской иглой, вшивает мне в сапоги новую молнию. Не знаю, почему она не отнесла их в мастерскую. Должно быть, там брали в ремонт на неделю, как водилось в те времена, а мне же нужно было в чем-то ходить. И все-то она делала не так - более тонкая игла легче входит в толстую кожу, а вот мыло ничуть не помогает. Я с тех пор много чего зашивала, и знаю, каково исколоть пальцы, пытаясь протолкнуть через два-три грубых слоя упирающуюся швейную иголку. Мама ничуть не выглядит довольной, а даже совсем наоборот, сердитая, как всегда. Я по легенде сплю, но мне мешает свет, и к тому же чувствую себя при ней неловко и в чем-то виноватой. А сейчас вот, вспоминая, почувствовала благодарность, жалость и нежность.
Я его обожаю! Он сэкономил мне кучу денег. Уж если после долгих ворчаний и берется что-то сделать, просит такую смешную цену, что даже неловко. За трековый ботинок взял десятку.
Атласная ленточка, купленная в ближайшем магазине, долго служила игрушкой для кошки. После условного тепла снова наступила зима, и туфли оказались не нужны. Только что пришила три кусочка ленточки, остался четвертый. Вспомнила, как зимней ночью мама, вооружившись суровой ниткой, обмылком и цыганской иглой, вшивает мне в сапоги новую молнию. Не знаю, почему она не отнесла их в мастерскую. Должно быть, там брали в ремонт на неделю, как водилось в те времена, а мне же нужно было в чем-то ходить. И все-то она делала не так - более тонкая игла легче входит в толстую кожу, а вот мыло ничуть не помогает. Я с тех пор много чего зашивала, и знаю, каково исколоть пальцы, пытаясь протолкнуть через два-три грубых слоя упирающуюся швейную иголку. Мама ничуть не выглядит довольной, а даже совсем наоборот, сердитая, как всегда. Я по легенде сплю, но мне мешает свет, и к тому же чувствую себя при ней неловко и в чем-то виноватой. А сейчас вот, вспоминая, почувствовала благодарность, жалость и нежность.